— Со мной всё в порядке, — сказала она. Ровно как и всегда. 

Джим вытянул другую руку и погасил свет. Наоми закрыла глаза. Им обоим так было спокойнее. По дыханию Джима она понимала, что он не спит. О чём-то думал.

Наоми постаралась не засыпать. Дождаться его. У края сознания уже плясали отблески сна, и она то и дело теряла связь с реальностью.

— Как ты думаешь, нам нужно идти в колонии? — спросил он. — А похоже, придётся. Я хочу сказать, мы ведь были на Илосе. Может, нам следует первыми проложить туда путь? Расчистить? Возможно, тогда Па станет легче взять на себя ответственность, рисковать кораблями астеров?

— Может быть, — согласилась она.

— Понимаешь, есть ведь и другие дела, и мы можем остаться здесь, тут потребуется много работы. Реконструкция. Укрепление Медины до того, как вернётся Дуарте. Ты же знаешь, что бы он там ни делал, это всё равно станет проблемой. Я не знаю, куда нам двигаться дальше.

Наоми кивнула. Джим перекатился поближе к ней. Её успокаивало его тепло, запах кожи.

— Давай просто минутку побудем здесь, — сказала она.

Эпилог 

«Как для астрономии трудность признания движения земли состояла в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства неподвижности земли и такого же чувства движения планет, так и для истории трудность признания подчиненности личности законам пространства, времени и причин состоит в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства независимости своей личности. Но, как в астрономии новое воззрение говорило: «Правда, мы не чувствуем движения земли, но, допустив ее неподвижность, мы приходим к бессмыслице; допустив же движение, которого мы не чувствуем, мы приходим к законам», — так и в истории новое воззрение говорит: «И правда, мы не чувствуем нашей зависимости, но, допустив нашу свободу, мы приходим к бессмыслице; допустив же свою зависимость от внешнего мира, времени и причин, приходим к законам».

В первом случае надо было отказаться от сознания несуществующей неподвижности в пространстве и признать неощущаемое нами движение; в настоящем случае — точно так же необходимо отказаться от несуществующей свободы и признать неощущаемую нами зависимость».

Анна наслаждалась моментом. Потом закрыла окно с текстом и издала короткий и тихий звук — как всегда, дочитав книгу. Анна любила Библию и всегда находила в ней утешение и поддержку, но Толстой, безусловно, находился на втором месте.

Принято считать, что слово «религия» происходит от латинского religere, означающего объединение, но Цицерон утверждал, что настоящий корень этого слова — relegere, «пересматривать». На самом деле, ей нравились оба ответа. Чувство любви и общности, объединяющее людей, и порыв вернуться к любимой книге для неё мало чем отличались. Оба давали ощущение покоя и обновления. Ноно говорила — это значит, что она интроверт и экстраверт одновременно. На это Анна ничего не могла возразить.

Официально корабль лунной корпорации «Трахтман» носил им «Абд ар-Рахман Бадави», но на борту его называли «Эбби». Вся история этого корабля отпечаталась в его теле. Коридоры имели разную форму — в зависимости от стиля того времени, когда их добавили, или от того, что удалось извлечь со списанного в утиль старья. В воздухе постоянно пахло новым пластиком. Ради экономии реакторной массы гравитационная тяга поддерживалась на ничтожной одной десятой g. Высокие, как собор, грузовые палубы, расположенные много ниже той, где сейчас находилась Анна, были полностью забиты всевозможными вещами, которые могли понадобиться новой колонии на Евдокии — палатками, пищевыми утилизаторами, двумя маленькими термоядерными реакторами и огромным количеством биологических и сельскохозяйственных объектов. На Евдокии имелись еще два поселения. В этом, одном из самых населенных колонистских миров, жила уже почти тысяча человек.

Когда «Эбби» прибудет на место, популяция утроится, и Анна, Ноно и Нами тоже станут её частью. Проживут там остаток жизни, будут учиться выращивать то, что годится в пищу, и узнавать свой новый, неведомый, обширный Эдем. И может быть, строить общественные институты, которые навсегда определят форму присутствия человечества в этом мире. Первый университет, первую больницу, первый собор. Всё это ожидало Анну и других колонистов, чтобы воплотиться в реальность.

Не на такую пенсию рассчитывала Анна, не такого будущего она ждала. Иногда по ночам ей становилось страшно. Не столько за себя, как за дочь. Она всегда думала, что Нами будет расти в Абудже, с кузинами, поступит в университет в Санкт-Петербурге или Москве. Теперь её охватывала тоска при мысли, что Нами никогда не узнает жизни в среде огромного современного города. Что они с Ноно не будут стареть вдвоём в маленьком домике возле скалы Зума. Что когда придёт черёд уходить, её прах развеют над незнакомой водой. Зато в Абудже голодных ртов стало на несколько тысяч меньше. Для оставшихся на Земле миллиардов это ничто, но ведь если мелочи сложить вместе, что-нибудь да получится.

Её каюта была меньше, чем дом — две крошечные спальни, маленькая гостиная с потрёпанным настенным экраном, места еле хватало для хранения личных вещей. В их коридоре помещалось двадцать таких же кают, с общей ванной в одном конце и столовой в другом. На каждой палубе по четыре одинаковых коридора.

Десять палуб на корабле. Ноно сейчас находилась на третьей, пела вместе с блуграсс-квартетом. Младший из музыкантов, худой рыжеволосый человек по имени Жак Харбингер, занял своими цимбалами почти всю выделенную ему долю личного пространства. Нами скоро должна вернуться из школы на палубе номер восемь, где Керр Аккерман использовала корабельные пособия по Евдокии для обучения примерно двух сотен детей биологии и техникам выживания.

После того, как обе вернутся и они вместе поужинают в своей столовой, Анна собиралась на встречу гуманистического общества, на вторую палубу, где уже успела заслужить репутацию стойкого оппозиционера пары молодых атеистов и участников общества, Джорджа и Тани Ли. Анна не обманывалась относительно того, что собственной верой можно изменить мировоззрение другого человека. Но путешествие долгое, а хорошая философская дискуссия — приятное времяпровождение. А потом — домой, писать проповедь на следующую неделю.

Анна вспомнила прочитанную когда-то историю о жизни в древней Греции. Личное пространство у людей там тоже было крошечным, и они проводили время на улицах и во внутренних двориках Афин, Коринфа и Фив. Слово «убежище» означало для них не замок, а общую спальню. Это было утомительно, но в то же время подбадривало. И она уже видела первые контуры будущей общины.

Может, её старания возымеют эффект потом, когда они достигнут планеты, их нового дома. Решения, принимаемые при создании поселения, дадут начало городу, который когда-нибудь поднимется на его месте. Несколько сотен лет — и работа Анны над тем, чтобы сделать их группу думающей, доброй и сплочённой, повлияет на форму нового мира.

А разве это не стоит некоторых дополнительных усилий?

Ещё до того, как открылась дверь, она услышала голос Нами, серьёзный и настойчивый — как всегда, когда она была на чём-то сосредоточена. Дочь нечасто говорила сама с собой, и Анна решила, что с ней кто-то из школы. Когда дверь распахнулась, она увидела подтверждение своей догадки.

Нами вошла в их маленькую гостиную, практически втащив за собой угрюмого мальчика-араба. Он чуть вздрогнул, увидев Анну. Она улыбнулась, не показывая зубов, стараясь не смотреть в глаза и не двигаясь. За последние годы ей пришлось узнать о травмированных людях куда больше, чем хотелось бы, и это привело к пониманию, что люди — домашние животные, как собаки и кошки. Они плохо реагируют на угрозы, но готовы принять постепенно выстраиваемое доверие. Это несложно понять, но легко забыть.

— Это Саладин, — сказала Нами. — У нас групповой проект.