Я-то знал, что делал, подумал Филип, только вслух не сказал. Снова сделал бы, если бы всё повторилось.

Он ощущал это как болезненное прикосновение к свежей ссадине, он сегодня уже один раз повел себя, как глупый ребёнок. Лучше уж оставить всё при себе. Оказалось, Мирал совсем не это имел в виду.

— Твой отец? Человек он хороший. Такой астер до мозга костей, да? Просто этот ублюдок Холден для него как открытая рана. Ну напился — с кем не бывает, все болтают лишнее, обычное дело. Не хорошо и не плохо. Так устроены мужчины. Не принимай близко к сердцу.

Филип помолчал. Обернулся.

— Не принимать близко к сердцу? — повторил он, превращая слова в вопрос. Требование, чтобы Мирал пояснил, что имел в виду.

— А то, — сказал Мирал. — Твой отец совсем не имеет в виду то, чего говорит.

Филип направил фонарь на Мирала, свет прошёл сквозь щиток шлема. Мирал сощурился, поднял руку, защищая глаза.

— Ну и что же он говорит? — спросил Филип.

Жильё Марко вычистили до безупречности. Свежеотполированные стены сверкали. Тёмные пятна, вечно окружавшие поручни возле двери — следы прикосновения сотен рук — отмыли начисто. На мониторе ни пылинки. Аромат поддельного сандала из очистителя воздуха не до конца перебивал запахи дезинфекции и фунгицидов. Даже подвеска кресла-амортизатора поблескивала в неярком свете.

Отец Филипа, глядевший на монитор, тоже выглядел ухоженным до жутковатого совершенства. Волосы вымыты и идеально уложены. Мундир сверкает как новенький — чёткие линии, ровные складки. Швы идеально выровнены, как будто силой воли он хотел подтянуть до своего уровня весь остальной корабль. Казалось, здесь сконцентрирована вся воля Марко. Каждый атом воздуха находился на своём месте.

С монитора смотрел Розенфельд. Прежде чем Марко остановил воспроизведение и обернулся, Филип успел уловить слова о других возможностях.

— Ну? — спросил Марко.

Филип не смог бы сказать, что звучит в его голосе. Спокойствие. Но у Марко тысяча вариаций спокойствия, и не все означают, что всё в порядке. Филипа беспокоило, что после сражения они так по-настоящему и не поговорили.

— Ты говорил с Миралом? — Филип скрестил руки, прислоняясь к дверному косяку. Марко не шелохнулся. Не кивнул, не взглянул в ответ. Тёмные глаза отца внушали Филипу неуверенность и чувство незащищённости, но отступать было некуда. — Говорит, ты сказал, что случившееся — моя вина.

— Потому что так и есть.

Совсем простые слова. Констатация факта. Ни горячности, ни насмешки, ни обвинения. Филип принял их как удар.

— Ясно, — сказал он. — Бьен.

— Ты был стрелком в том бою, а они ушли, — Марко развёл руки, едва заметно пожал плечами. — В чём вопрос? Или, может, ты хочешь сказать, что это моя вина, раз я решил, что ты способен справиться?

Филип изо всех сил старался совладать с голосом. Слова застревали в глотке.

— Не я подставил нас под обстрел. Я стрелок. А не пилот. И рельсовой пушки у меня не было, да? А у чёртова Холдена есть.

Отец склонил голову на бок.

— Я сказал только, что ты не справился. А теперь назови мне причину — почему твой промах в порядке вещей? Разве так и должно быть?

Теперь Филип понимал, что стоит за его спокойствием.

— Нет, — ответил он. И добавил: — Нет, сэр.

— Хорошо. И довольно того, что ты облажался. Не начинай ещё и хныкать по этому поводу.

— Нет, — сказал Филип, но к глазам подступали слёзы. Стыд кипел в крови, как дрянной наркотик, заставлял дрожать. — Я не хнычу. Нет.

— Так признай это. Скажи как мужчина. Скажи: «Я не справился».

Нет, думал Филип. Я не виноват.

— Да, я не справился.

— Вот и ладно, — ответил Марко. — Я занят. Прикрой за собой дверь.

— Да, хорошо.

Едва Филип развернулся, Марко опять перевёл взгляд на монитор. Голос прозвучал мягко, как вздох.

— Слёзы и оправдания — это для девчонок, Филип.

— Извини, — сказал Филип и закрыл за собой дверь.

Он шёл по узкому коридору. Голоса из лифта. Голоса из столовой. Два экипажа в пространстве для одного, и ни к кому нельзя подойти. Даже к Миралу. Особенно к Миралу.

Он меня подставил, думал Филип. Как и сказал Мирал. Они не удержали Цереру, потом Па оскорбила его своим уходом. Тот бой должен был показать, что с Вольным флотом шутки плохи, но все три их волка в стае оказались неспособны остановить сволочной «Росинант».

Марко унизили. Всё вышло поперёк, ничего не попишешь. Только под рёбрами у Филипа болело, как будто ударили кулаком. Случившееся — не его вина. Он не хныкал, не просил прощения. Хотя только что именно это и сделал.

Он включил свет в своей каюте. Там в эту смену спал один из техников, который теперь, как мышонок, моргал от яркого света.

— В чём дело?

— Я устал, — сказал Филип.

— Иди уставай в другом месте, — ответил техник. — У меня ещё больше двух часов.

Филип пнул ногой кресло-амортизатор, так что оно развернулось. Техник вытянул руку, остановил вращение и начал отстёгиваться.

— Ладно. Раз ты так чертовски устал, тогда спи, — сказал он.

Ворча что-то себе под нос, техник подобрал одежду и вышел. Филип запер за ним дверь и свернулся на кресле — прямо в комбинезоне, воняющем потом и изоляцией вакуумного скафандра. Слёзы рвались наружу, но он загонял их обратно, запихивал боль всё глубже, пока она не обернулась чем-то иным.

Марко кривил душой. Он чувствовал себя оскорблённым — его обошли и Холден, и Наоми, и Джонсон. Всё в точности, как говорил Мирал. Бывает, что люди так поступают — говорят то, чего не хотели. Делают то, что не сделали бы, хорошенько подумав.

Нет, Филип не облажался. Это Марко неправ, вот и всё. В этот раз он сам сделал всё неправильно.

В памяти вдруг всплыли слова, так ясно, как будто сказаны вслух. Голосом матери, хотя Филип никогда от неё их не слышал. «Задумайся, что ещё с ним не так».

Глава тридцать первая 

Евгения — отвратительное место для оперативной базы. Это скорее не астероид, а запутанная куча отдельных обломков и черных булыжников, странствующих вместе. Ни сам астероид, ни обращающийся вокруг него крохотный спутник никогда не испытывали силы гравитации, способной сжать их вместе, или жара, способного их сплавить. Евгения и подобные ей даньяреты, «песочные миры», не предоставляла твердой поверхности, на которой можно строить, или внутренней структуры, в которую можно зарыться. Здесь даже полезные ископаемые добывать тяжело — части астероида слишком быстро смещаются и разваливаются. Построишь купол — воздух утечет сквозь поверхность, на которой он стоит. Попытаешься раскрутить — развалится. Научная станция, построенная здесь Землей три поколения назад и уже заброшенная, оставалась всего лишь развалиной из герметичного бетона и осыпающейся керамики. Призрачный город Пояса.

Единственное обстоятельство в ее пользу — она необитаема, а орбита не слишком далека от Цереры и сомнительной защиты объединенного флота. Но даже эта близость лишь временная. Поскольку период обращения Цереры по орбите на несколько процентов меньше, чем у Евгении, каждый день немного увеличивал расстояние между ними, растягивая пузырь безопасности до тех пор, пока он в конце концов не лопнет. Сказать по правде, если они будут продолжать прятаться от Вольного флота, пользуясь тем, что Евгения и Церера находятся по разные стороны Солнца, то получат еще больше проблем.

Вместо попыток отстроиться на поверхности астероида маленький флот Мичо начал собирать порт наклие на орбите вокруг основного массива Евгении: из транспортных контейнеров сварили переходы, склады, шлюзы. Крохотный реактор позволял поддерживать циркуляцию воздуха и давал достаточно тепла, чтобы компенсировать потери от излучения. Конструкция была изначально временной по проекту. Недорогая, быстрая в сборке и сделанная из столь стандартизированных и обыденных материалов, что это решение можно применить в тысяче других ситуаций. Она выросла из трех-четырех контейнеров, разрастаясь, соединяясь, укрепляясь, отдаляясь, где это необходимо, скучиваясь в других местах. Будто снежинка испортившегося герметика.