Он покачал головой. Холден выглядел совсем юным. Он всегда выглядел молодым и импульсивным, и нынешнее потерянное выражение глаз — это что-то новенькое. Если только ей не показалось. Может, она просто видит то, что чувствует сама.

Сообщение закончилось. Терминал вынуждал ответить, но Авасарала просто сидела, пока не закончилась скоростная дорога и кар не свернул в знакомые коридоры. Она посмотрела на свои руки, будто не узнавая их. Попыталась заплакать, но вышло ненатурально. Будь она за рулем, въехала бы в стену или свернула бы в случайный туннель. Но кар знал дорогу, и ей не пришло в голову перейти на ручное управление.

Фред Джонсон. Палач станции Андерсон. Герой флота ООН и предательский голос АВП. Она много лет знала его лично и его репутацию. Он был ее врагом и противником, а порой ненадежным союзником. Часть её сознания, сохранившая способность думать, поразилась тому, как же странно, как невероятно то, что именно его смерть стала для нее последней каплей. Она потеряла свой мир. Свой дом. Мужа. Останься у нее хоть что-то, может, новость не сбила бы ее с ног.

У нее ныла грудная клетка. По-настоящему, будто от ушиба. Авасарала ощупала границы боли пальцами, словно ребенок, исследующий умирающее насекомое. Она заметила, что кар остановился, только когда Саид открыл дверь.

— Мэм?

Она встала. Лунная гравитация казалась лишь тенью сил природы. Будто она могла преодолеть ее простым усилием воли или биением сердца. Авасарала снова заметила Саида, и заметила, что забыла о нем. На его лице была официальная, слишком красивая печаль.

— Пожалуйста, отмени всё. Я буду у себя.

— Вам что-нибудь нужно? Вызвать вам врача?

Она нахмурилась, мышцы лица казались чужими. Она вела свое тело, словно мех с барахлившим управлением.

— И чем это поможет?

У себя в комнате она села на диван, положив руки на колени ладонями вверх, будто что-то держала. Вентилятор воздухоочистителя тихо и неровно шумел, как ветер, проходящий сквозь бутылочное горлышко. Бессмысленная, идиотская музыка. Она задалась вопросом, замечала ли её раньше. В голове было пусто, и она не знала, означает ли это приближение чего-то, какого-то мощного потока, что унесет ее прочь. Или просто она стала такой. Пустой оболочкой.

Авасарала проигнорировала стук в дверь. Кто бы там ни был, пусть они уйдут. Но они не ушли. Дверь открылась на несколько сантиметров, потом еще чуть-чуть. Наверное, Саид. Или кто-то из адмиралов. Или чиновник из правительства, вроде Гормана Ли, явился попросить ее понести вместо них груз неуверенности и потерь. Но это оказались не они.

Кики уже не была маленькой девочкой. Ее внучка стала настоящей молодой женщиной. Темно-коричневая кожа, как у отца, но глаза и нос Ашанти. Проблеск Арджуна в цвете глаз. Авасарала любила Кики меньше других внуков, хотя старалась скрывать это. С девочкой всегда было непросто из-за присущей ей рассудительности и наблюдательности. Кики кашлянула, и они просто долго смотрели друг на друга.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Авасарала, надеясь отпугнуть внучку, но та не ушла. Кики ступила в комнату и закрыла за собой дверь.

— Мама расстроилась из-за того, что ты снова отложила встречу с нами.

Авасарала всплеснула руками с растопыренными пальцами. Злость, не подпитываемая никакой энергией.

— Она прислала тебя воспитывать меня?

– Нет.

— Что тогда?

— Я за тебя беспокоюсь.

Авасарала презрительно фыркнула.

— С чего бы? Сейчас я самый могущественный человек в системе.

— Именно поэтому.

«Не твое собачье дело», — хотела сказать она, но не могла. Боль в груди ушла глубже, проникая сквозь кости и хрящи. Зрение стало размытым, слезы застилали глаза, не имея веса, чтобы стекать по лицу. Кики с непроницаемым лицом стояла у двери. Школьница, ожидающая выволочки директора. Не говоря ни слова, она скользнула вперед, села рядом с Авасаралой и положила голову ей на колени.

— Мама тебя любит, — сказала Кики. — Она просто не знает, как об этом сказать.

— Ей никогда не приходилось этого делать, — Авасарала пригладила волосы внучки так же, как когда-то дочери, когда все они были моложе. Когда мир еще не развалился у них под ногами. — Любовь всегда была работой твоего дедушки. Я... — у нее перехватило дыхание, — я его очень любила.

— Он был хорошим человеком, — сказала Кики.

— Да, — ответила она, пробегая пальцами по волосам девушки.

Шли минуты. Кики едва заметно пошевелилась. Бабушка и внучка молчали. Слезы в глазах Авасаралы стали высыхать, и когда она их сморгнула, новые не появились. Она внимательно рассматривала изгиб ушной раковины Кики, как когда-то Ашанти, когда та была маленькой. И Чарнапала, когда он был ребенком. Когда он еще был жив.

— Я стараюсь, как могу, — сказала она.

— Я знаю.

— Этого недостаточно.

— Я знаю.

На нее снизошло странное умиротворение. Будто Арджун снова здесь. Будто он прочел ей прекрасную поэму, а вовсе не наименее любимая внучка только что признала ее несовершенства. В каждом есть красота и свой способ выражать ее. Ей трудно любить Кики потому, что они так похожи. Совершенно одинаковые, если быть честной. Поэтому любить ее порой слишком опасно. Авасарала слишком хорошо знала, чего ей стоит быть собой, и видя свое отражение в Кики, боялась за девушку. Она глубоко вздохнула и взяла внучку за плечо.

— Иди, скажи матери, что я закончу с делами, и мы вместе поедим. Саиду тоже скажи.

— Это он меня впустил, — сказала Кики, выпрямляясь.

— Этот чертов проныра должен прекратить совать нос в мои дела. Но сегодня я этому рада.

– Значит, ты его не накажешь?

— Конечно, накажу, — ответила она и неожиданно для самой себя поцеловала Кики в гладкий лоб. — Только на этот раз не всерьез. Теперь иди, мне нужно кое-что сделать.

Она ожидала, что макияж будет испорчен, но понадобилось лишь чуть обновить подводку для глаз и заправить выбившуюся прядь волос. Она снова включила сообщение Холдена, пока собиралась с мыслями перед камерой.

Когда прозвучал сигнал ответить, она расправила плечи, представляя, что смотрит Холдену в глаза, и начала запись.

«Мне жаль Фреда. Он был хорошим человеком. Неидеальным, но кто идеален? Я буду скучать по нему. Наша следующая задача проста. Ты тащишь свою жалкую задницу на станцию Тихо и делаешь так, чтобы все получилось».

Глава тридцатая 

«Пелла» тащилась на трети g. Но после долгого ускорения Филип даже это ощущал коленями и позвоночником. Или всё от того, что он до сих пор разбит после ужасного боя, оставшегося теперь позади.

После битвы, которую они проиграли.

Он стоял в камбузе, держа в руках миску приготовленной по-марсиански рисовой лапши с грибами, и высматривал, куда бы сесть, но все скамейки были заполнены. «Кото» пострадал сильнее, чем «Пелла» — рельсовая пушка повредила реактор, и корпус треснул по всей длине. Большинство известных Филипу кораблей погибли бы сразу же, но марсианский флот создавался для боя. За едва уловимую долю секунды «Кото» успел среагировать на удар и сбросить стержень, оставив беспомощный экипаж запертым в ловушке, с единственной резервным аккумулятором, который и позволил им остаться в живых.

За «Шинсакуто» погнались боевые корабли и торпеды Цереры и объединённого флота. Если бы «Росинант» довёл свою работу с «Пеллой» до конца, экипаж «Кото» так и остался бы в дрейфе. Возможно, теперь они бы уже были мертвы — очистители воздуха перестали бы работать, оставив их задыхаться, кашлять и бросаться друг на друга в приступе паники. Однако все они оказались на «Пелле», спали посменно с основным экипажем, занимали места в столовой и демонстративно старались не смотреть на Филипа, искавшего, куда сесть.

Здесь был и его экипаж. Люди, с которыми он летал задолго до того, как всё началось. Ааман. Мирал, Крылья. Карал. Джози. Они тоже отводили взгляды, как и остальные. Только половина из них была в форме Вольного флота. «Кото» и «Пелла» опять перешли на простую и удобную одежду, какую мог бы носить любой экипаж, а те, кто ещё надевал форму, закатывали рукава или оставляли расстёгнутыми воротнички. Филип вспомнил, что на нём новенький, хрустящий, застёгнутый до самого горла мундир, и впервые почувствовал себя в нём малость глупо. Как ребёнок, вырядившийся для игры в отцовскую одежду.